Пути развития православной музыки в XXI в.
Доклад к XV Международным Рождественским образовательным чтениям
(2007 г.)
Человечество вступило в XXI в. Точнее – не вступило, а влетело:
так быстро развивается то, что принято называть прогрессом. Если раньше
какие-либо глобальные, всечеловеческие изменения могли выпасть на долю человека
ну, раз, ну, два за всю его сознательную жизнь, то теперь темп такой, что
лейтмотивом становится фразы «Не отставай!», «Меняйся!». Человек не успевает опомниться,
привыкнуть к одному, для него новому, как это «новое» уже становится старым.
Это может касаться как банальных бытовых вещей, так и мировосприятия в целом.
Возникает вопрос: должна ли Церковь как-то реагировать на
стремительно несущиеся изменения нашей жизни? Вопрос риторический. Конечно,
должна. И должна, и всегда реагировала – достаточно обратиться к церковной
истории, чтобы в этом убедиться. Но вот другой вопрос: как? как должна Церковь реагировать на те или иные изменения? В
частности, как должна соотноситься православная
Церковь с изменениями, происходящими в музыкальной области, изменениями,
которые как-то могут затрагивать православную
же музыкальную культуру. Вот именно
этого момента я и хочу коснуться.
Момент частный этой серьезной темы, но весьма существенный,
принимая во внимание то, каким мощным средством в формировании мировоззрения и
духовной жизни может являться музыка.
Условно возможные пути развития можно охарактеризовать как либеральный и консервативный.
Либеральный
предполагает ту логичную вещь, что церковный язык, в том числе и язык
музыкальный, должен быть понятен современному человеку. Следовательно, Церковь
может и должна заимствовать формы и стили музыкальной реальности нашего
времени. Это важно и как миссионерская задача.
После почти векового террора против Церкви в России сложилась
исключительнейшая ситуация в истории Церкви: если в первые века христианизация
язычников происходила наряду с зарождением института Церкви, то в конце XX в.
обращать в христианство надо по сути христианский народ, изуродованный
атеистическо-языческими инспирациями, при том, что Церковь по своей истории
«стара», а те, кто пытается сейчас войти в нее или, по крайней мере,
приглядываются к ней – своего рода взрослые младенцы, веточки дерева, которые были
отрублены от ствола и которые, порядком иссохнув, могут быть привитые к родному
древу, но, в виду долгой оторванности, не узнают своего родителя,
который им может показаться даже чужим.
Итак, необходимо сказать: мы – родные, мы – свои. Как это
сделать в создавшейся пресловутой проблеме «отцов и детей»? Вероятно, «отцам»
попытаться понять «детей» и заговорить с ними на привычном языке или в
привычной для них обстановке. Ну, а какая музыкальная среда привычна для
современной молодежи? – Рок- и поп-музыка. Может, она нам и не нравится, но
ведь речь идет о детях и вопрос стоит так: не захотим их понять и потеряем или
постараемся понять их и ради них
примем их вкусы. Другими словами, будем как-то «христианизировать» рок- и
поп-музыку, чтобы дети от нас не отвернулись. И ведь Церковь, как мы знаем из
истории, шла по пути прилаживания к языку, быту, мировоззрению того или иного
народа ради донесения до него благой вести о Христе (и здесь часто как на
авторитет ссылаются на ап. Павла); у Церкви есть свобода выбора средств
миссионерской проповеди. Однако… Однако свобода не означает анархии. Лозунг «Liberté ! Égalité ! Fraternité !»,
как известно из истории, может привести отнюдь не к свободе, равенству и
братству. Тот же ап. Павел пишет: «Все мне позволительно, но не все полезно»
(1Кор. 6:12). Поэтому вопрос можно поставить так: а полезна ли современная
общераспространенная музыкальная культура? Что такое тот же рок, который
активно приветствует часть наших миссионеров: просто течение, стиль в музыке
или, с духовной точки зрения, явление пагубное?
Рок-музыку на Рождественских чтениях из года в год характеризуют
как «молодежную субкультуру» (таково
название секции, которая практически целиком и полностью посвящена ей). Но ведь
субкультура – это то, что ниже
культуры, так стоит ли вводить, другими словами, бескультурье в церковную ограду или, по-другому, Церкви окунаться в
нее? Говорят, что сотрудничество с рок-музыкантами, приветствие высказываний некоторых
из них о своей православности протаптывает дорогу как им, так и тем, кто их
слушает, в Церковь; таким образом, они, в конце концов, отойдут от своих
«жестких аккордов» и перейдут на язык, более мягкий. Ой ли? Буквально неделю
назад в Санкт-Петербурге вручили знак св. мц. Татианы Кинчеву. В своем интервью
он сказал примерно следующее: конечно, спасибо за награду, но я как играл
жесткую музыку, так и продолжу ее играть. А приглашенный год назад на секцию о
молодежной субкультуре другой рок-музыкант, Тимур Ведерников из группы
«Гроссмейстер», начал свою речь, гордо бравируя: «Я тот, кто в «Нотр-Дам де
Пари» пел: "Я душу дьяволу продам за ночь с тобой…"».
Говорят, что рок-музыка – это своего рода протест против
отрицательных явлений нашей жизни, это воспевание свободы вопреки тоталитаризму
и другим формам порабощения человека и поэтому она сродни сфере церковной. Но
протест протесту рознь. Протестанты протестовали против отрицательных явлений в
католицизме, однако этот протест вместо одного больного дерева (если уж
католицизм таковым считать) расплодил множество таких растений, которые иначе как сорняками не назовешь. Свобода свободе
рознь. Есть, повторю, свобода, а есть анархия. И это абсолютно разные вещи.
Есть свободолюбие Прометея, которое «ради блага людей» показывает кулак небу.
Так вот свободолюбие рок-музыки звучит в «Прометеевой тональности». Эта та же
революция, которая свергает одно больное общество (да и может ли в грешном мире
быть общество в принципе здоровым?..) – свергает ради того, чтобы насадить еще
более больное устроение. Секс-революция противостала ханжеству в брачных
отношениях, однако окунула общество в так называемую «свободную любовь», что, с
точки зрения христианина, вообще звучит кощунственно, потому что настоящая
любовь должна быть действительно свободной. А ведь секс-революция совершалась
именно под рок-музыку. Кажется, есть о чем задуматься…
Про отца же Андрея Кураева, который выступает перед
рок-концертами, рок-слушатели говорят так: «Косит под нас». Так стоит ли так миссионерствовать? Есть ли
от этого польза?.. Если и была бы, то несоразмерно малая по сравнению с тем
вредом, который такое музыкальное миссионерство приносит. О. Андрей радуется,
если хоть один человек после его «рок-проповеди» придет в храм, а семинаристам
говорит: «Что позволено Юпитеру, то не позволено быку», - я могу ходить на рок-концерты,
потому что у меня к рок-музыке иммунитет, а вы не можете. Теоретически очень
логично, а вот на практике… На практике семинаристы мнят себя «юпитерами», а
немало искренне верующих людей выталкиваются из Церкви, потому что в такой Церкви им нет места. Если у о.
Андрея иммунитет, то у его соратников часто за плечами жизненный опыт, в
котором рок-музыка занимала, порой, ведущее место. В итоге, священники больше
думают не о молитве Богу, а о сочинении рок-опер и также вместо Всенощной
предпочитают пойти на запись своих очередных опусов (говорю не понаслышке). И
вот вопрос: ради миссионерства или потому что никак не забыть свою «первую
любовь» все это делается? Благими намерениями, как мы знаем, дорога может быть вымощена
не только в Царство Небесное…
Вообще, мне кажется, что прежде всего надо было бы здесь
обратиться к специалистам – как к духовным, так и к медицинским: а полезно ли
это? А ведь те и другие высказывают резко отрицательную позицию. Приснопамятный
старец Иоанн (Крестьянкин) писал об этом в своих письмах. Уважаемый многими и
либерально настроенными церковными деятелями покойный владыка Антоний Сурожский
также говорил: «по моему наблюдению это (рок-музыка) своего рода токсикомания».
То, что рок-музыка оказывает негативное влияние на психику, говорят и врачи.
Так стоит ли принимать то, что
вредно для души?..
Так что вопрос не о современном и несовременном музыкальном языке,
а о языке позитивном и негативном, вредном. Если современное общество будет
говорить на блатном или нецензурном языке, то правильно ли Церкви переходить на
этот язык?
А что своей миссионерской цели подобные действия не
достигают – это показал уже католический опыт: либерализация, последовавшая
после II-го
Ватиканского собора (в том числе в отношении современной музыки) храмы не
только не наполнила, но и опустошила: те, кого хотели привлечь, не пришли, зато
те, кто мог остаться, ушли.
О поп-музыке добавлю кратко. Если в отношении рок-музыки
опасность может быть видна даже с медицинской точки зрения (тому видна,
конечно, кто не закрывает на это глаза), то поп-музыка духовно страшна своей
незаметностью. Если рок-музыку я охарактеризовал бы как сильнодействующий яд,
который проявляет себя вскоре, то поп-музыка постепенно отравляет душу,
незаметно приучая ее к той же субкультуре, к безвкусию и пошлости. Об этой
опасности, которая незаметно может просочиться в церковную ограду, говорили еще
до революции, когда «Господи, помилуй» могло петься на мотив плошенького популярного романса.
Итак, на мой взгляд, вполне логичное построение в отношении
современной музыки на практике, так сказать,
Церкви «выйдет боком» и еще каким. А раз так, то, очевидно, правильно
будет обратить внимание на тот путь, который я условно назвал консервативным.
Консервативный
путь – это путь сохранения традиций. Что касается богослужебного пения, то на
данный момент в Церкви традиционны классический партес (под «классическим» я
подразумеваю партес без его джаз-рок-осовременивания) и знаменное пение,
которое с 90-х гг. прошлого столетия постепенно возрождается в церковной
практике.
Для пущего контраста предлагаю взглянуть на знаменное пение
как более консервативный музыкальный материал.
Мне довелось как-то слышать хор, исполняющий знаменные
песнопения, который замечательно строил, а такого прекрасного pianissimo услышать
– вообще редкость. Но… но, простите за дерзость, молитвы я там не слышал. Было
эстетство, любование звуком, высокий профессионализм, но – не молитва. Это было
концертное пение, которое этот хор практикует как на концертах, так и на
богослужении. Правильно ли это? Человек приходит в храм помолиться, а попадает
на концерт той музыки, которая ему малопонятна в виду своей «несовременности».
Доводилось мне слышать и знаменное пение, от которого веяло
дремучей стариной… и, я бы сказал, - археологией. Это как мы видим памятники
древней архитектуры: ими можно восхищаться, любоваться, но они нежизненны для
нас, они – памятники.
Тот и другой пример я бы охарактеризовал как стилизацию: в
первом случае стилизацию академическую, во втором – народную (это как есть в
музыкальных ВУЗах кафедры академического хора и народного хора). Но – нужна ли
«стилизованная молитва»? В 90-е гг. у нас в Санкт-Петербурге возникло немало
коллективов, практикующих знаменное пение, однако многие из них зачахли.
Думается, потому, что была консервативная,
так сказать, идея, но оказалось легче возродить некую обрядовую форму
(характерны поза при пение, ношение соответствующих одежд…), но гораздо труднее
явить тот дух, который являло это пение в древней Святой Руси.
Да что можно сказать, если в консерватории на кафедре
древнерусского пения учится немало (если не - много) тех, кто знаменное пение в
общем-то не любит, но – но, будучи профессионалом, может его исполнить…
Можем ли мы вот это
предложить современному человеку, нашей молодежи? Конечно, можем, как можем
предложить все что угодно. Другой вопрос: а стоит ли?..
Кстати, если уж говорить о популярности знаменного пения, то
если оно и популярно среди неспециалистов (т.е. большинства реальных и
потенциальных прихожан), то в изложении, сооруженном с помощью чудес
современной техники: с искусственным наложением голосов, с искусственной же
реверберацией, с характерным железным привкусом… В общем, звучит весьма
современно – «рок-знаменно». Видимо, поэтому такая адаптация и по вкусу, что
она по существу, по духу является рок-обработкой древних напевов. Кстати, и
воспроизводит ее бывший рок-музыкант, что вполне закономерно. Вот вам еще одно
доказательства того, как сложно оставить «первую любовь» (говорю это не ему в
упрек, а в сожаление).
«Чтобы знаменно петь, надо знаменно жить», - великие слова! Знаменное
пение может быть только молитвой, только языком, на котором возможно говорить
единственно лишь с Богом, и чтобы говорить на этом языке нормально, необходимо
«ходить пред Богом», т.е. жить Им, а иначе – ложь, которая в знаменном пении слышна
особенно резко, именно в виду его исключительно сакрального применения.
Можно тогда спросить: что ж, совсем не употреблять этот
распев, если он настолько серьезен и даже опасен для исполнения? Категорически
несогласен! Можно и нужно, обязательно нужно, и именно в виду его
исключительной сакральности. Другой вопрос, что предельно необходимо понимать
ответственность, какую возлагаешь на себя, когда берешься говорить с Богом на
этом языке. Ответственность колоссальная. Но с другой стороны: колоссальная
ответственность лежит на каждом человеке, который вообще обращается к Богу. Так
что эта ответственность вполне, так сказать, «рядовая» и – естественная для молитвы. «Богу в молитве мы не можем говорить
вежливых слов, слов пустой благовоспитанности, - доносит до нас простую истину
поминаемый мною уже владыка Антоний Сурожский. - То, что мы Ему говорим, должно
быть правдой, и каждая наша молитва должна быть пробным камнем правдивости и
нашей совести, и нашей жизни».
Говорю все это именно потому, что очень люблю знаменное
пение и дорожу им. Поэтому не хочу желать участи «благовоспитанного
академизма», как бы он не был профессионален, или «благовоспитанного архаизма»,
которое превращает его в ценный экспонат, а церковь – в музей, что вполне
устроило бы врага рода человеческого, если вспомнить «Повесть об антихристе»
Вл. Соловьева. Церковь же не может быть музеем по определению, она может быть
вместилищем реальной молитвы, а
знаменное пение – это мое глубокое убеждение – является языком именно реальной
молитвы, оно современно, как не может быть не современным язык правды и истины…
Итак, подводя итог, можно сказать следующее.
Возможные пути развития православной музыки – это вопрос не
стилей и течений, это вопрос… это вопрос выживания или даже жизни и смерти.
Да-да, именно так бы я это охарактеризовал. Поэтому к вопросу о будущем
православной музыки надо подходить предельно серьезно и – предельно осторожно.
Средствами же познания здесь могут быть этика – как духовная, церковная, так и
музыкальная, а также компетенция, без
которой обсуждение этой темы превращается в дилетантскую болтологию, а
результатом может быть невесть что. Язык музыки – это язык «высших сфер»,
поэтому прежде чем по-свойски говорить ему «ты», стоит сто раз подумать: а можешь ли с ним обращаться так фамильярно?
Если у тебя нет элементарного профессионализма (чем, как известно, страдают
многие рок-поп-музыканты), если нет духовной проницательности, как у великих
подвижников, а есть учеба «как-нибудь» и прошлое, испещренное кривыми
дорожками, то поостерегись бодрым шагом перекраивать все под свой глаз: зрение
может оказаться таким «острым», что поранит и тебя и других.
Если ты не праведник, которому образование
может быть не нужно, потому что чувствует Духом Святым, если ты музыке
по-настоящему не учился (чтобы быть Музыкантом с большой буквы, мало научиться
прилежно и усердно извлекать звуки на своем инструменте или голосом), то хотя
бы прислушайся к тому, что говорят праведники или настоящие профессионалы,
причем не только музыканты, но и врачи. Кстати, у врачей есть хорошая заповедь:
«Не навреди». Не навреди – хотя бы так.
Конечно, один профессионализм в вопросах, сопряженных с
духовной областью, явно недостаточен. Можно быть одаренным художником и быть
приверженцем, например, кубизма, который, по определению о. Сергия Булгакова,
являет нам «черные иконы» (так о. Сергий характеризовал картины Пикассо).
Поэтому все равно необходимо, чтобы и духовное устроение твое было в порядке. Ведь
не только рок-музыка являет нам «рога и копыта». И в классической музыке
возможны и Прометеево устроение и другие опасные для души человека вещи. «<…>
во всякой вещи – будь то классическая музыка, будь то рок, есть риск, что ты не
слушаешь музыку, а пользуешься ею для того, чтобы как бы опьянеть, одурманить
себя, предупреждает митр. Сурожский Антоний. – <…> Этого не надо
допускать. Надо сохранять в себе трезвость, так как если потеряешь себя – в
музыке или в чем бы то ни было – потом себя не найдешь, может быть.
Мне кажется, что рок-музыка играет такую роль для очень многих. Я это вижу
постоянно. Но в то же время я знаю людей, которые слушают классическую музыку
часами и часами только для того, чтобы забыться; они не музыку слушают, они
стараются забыть свою жизнь, свои трудности, страхи, ждут, чтобы музыка их
унесла от них самих. Они не музыку воспринимают, а себя как бы уничтожают».
Поэтому раскритиковав рок-музыку как яд, существует
опасность вместо яда предложить некий суррогат вместо здоровой пищи, как если
бы уговорили человека не принимать явную дрянь и подвели к полке с «вкусной и
здоровой пищей», где названия и вид продуктов соответствовал этой самой
«здоровой пище», а состав был бы - «идентично натуральной».
Если, например, взамен рок-музыки мы предложим классический
балет под «Отче наш…», то ничего хорошего не выйдет, каким бы профессионализмом
не обладала танцующая его балерина (я согласен с о. Иоанном (Экономцевым):
Волочкова никого не хотела обидеть, она просто не понимала…).
Здесь также следует обратить внимание на порой громадную
разницу между теорией и практикой.
В теории много чего звучит благочестиво, благопристойно и
логично, но практика может дать противоположный результат тому, к чему
стремились.
Так, практика показывает, что у рок-музыки вектор направлен
вниз. Это сложней заметить миссионеру, который «пришел – увидел» - … и ушел. А что
бывает дальше – обратитесь в Общество православных врачей Санкт-Петербурга, его
председатель священник и практикующий врач о. Сергий Филимонов может рассказать,
как приходится расхлебывать миссионерские роковые и прочие пассажи.
Однако та же практика показывает, что когда звучит музыка
более приличного или совсем приличного для духа Церкви склада, но звучит не
подобающим для того же духа образом, то это отнюдь не лучше. Можно убедиться в
этом, например, прочитав, знаменитое письмо П.И. Чайковского к ректору Киевской
академии. Будучи на Литургии и не выдержав того музыкального безобразия, тех,
как он пишет, «музыкальных шуток», которые он услышал, замечательный русский
композитор покинул храм и увидел, что вместе с ним выходили «господа, пришедшие
не для молитвы, а для потехи. Они были очень довольны концертом и очень хвалили
певчих и регента. Видно было, что только ради концерта они и пришли, и как
только кончился он, - их потянуло из церкви». И Петр Ильич заканчивает горьким
восклицанием: «Неужели Православная
Церковь должна служить, между прочим, и целям пустого времяпровождения для
пустых людей?» На этот вопрос мы, конечно же, ответим: «Нет, не должна!» Но
мало сказать, надо еще попытаться сделать так, чтобы храм не превращался в
«концертную площадку», а духовные песнопения (молитва!) в «концертный
репертуар». К чему это может привести – об этом можно прочитать, например, у
И.А. Гарднера в его замечательном 2-томном труде «Богослужебное пение Русской
Православной Церкви» или в материалах Поместного Собора 1917-1918 гг.
Речь, кстати, не только о богослужебных песнопениях, речь и
о внебогослужебной музыке, к которой надо подходить с теми же критериями:
духовная чуткость, профессионализм, духовная и музыкальная этика. Если мы
говорим о путях развития православной
музыки, то она и должна правильно славить
Бога как в стенах храма, так и вне этих стен.
И как у Церкви есть границы, так и у православной музыки они
также имеются. И поэтому немаловажно не потерять самоидентификации, важно не раствориться как в плохой музыке, так и
в музыке вообще, что очень легко в современном обществе. Критерием здесь
является правда – относительно как самого музыкального материала, так и его исполнения.
Причем не «всякая правда», а правда Божия, которая отнюдь не тождественна
человеческой правде.
Вот этой путаницы правды Божией и правды человеческой
допустить нельзя. А для этого надо каждому в себе уметь различать эти «две
правды».
По человеческой правде если человек нуждается в помощи, то
надо ему помочь. А по Божьей: «может ли слепой водить слепого? не оба ли упадут
в яму?» (Лк. 6:39). Порой надо честно признаться, что как бы ни хотел, я просто
не имею права возвышать свой голос, потому что – увы – сам слеп и лишь только,
может быть, на пути к прозрению. Не совсем выздоровевший человек вместо помощи
больному сам может вновь заболеть. Уважающий себя музыкант не будет исполнять
на серьезную аудиторию то, что ему по каким-либо причинам не по силам
(например, после долгого исполнения джазовой музыки выступить с концертами
музыки Баха), чтобы не оскандалиться. Вот, кстати, слово «скандал» с греческого
на русский язык переводиться как «соблазн», а соответствующий глагол означает
еще и толкание на грех, лишение веры, становиться причиной падения. Нужен ли
такой скандал Церкви. Еще раз вспомню
заповедь врачебной этики: «Не навреди».
И еще раз вспомню знаменный девиз: «Чтобы знаменно петь,
надо знаменно жить». Так вот, чтобы православная музыка развивалась
соответственно своему имени, необходимо и жить соответственно ей. Это не
громкие слова, это то, без чего за наши «благие намерения» будем расплачиваться
как мы сами, так и наши потомки.
2007 г.
Переход к другим материалам с XV Рождественских чтений в Москве.
