Императрица Александра Федоровна и ее отношение к Григорию Распутину.

Отрывок из книги Н. А. Соколова «Убийство Царской Семьи»

Я признал преобладание воли Императрицы над волей Императора. Это существовало с самого начала их совместной жизни и коренилось в их натурах.
    В последние годы ее воля подавляла его волю. Быть может, это было не всегда и не во всем, но тенденция этого несомненно была и проявлялась в фактах.
    В то же время я не только отрицаю наличие у Императрицы немецких симпатий, но признаю как раз обратное; она не любила немецкой культуры и гнала ее из уклада жизни семьи.
    Впрочем, все попытки отыскать здесь источник стремления ее к сепаратному миру с врагом несерьезны. Что ей немецкие симпатии, когда она властная Царица России? Какие воспоминания пробуждала в ней роль скромной Гессенской принцессы? Чем во все царствование проявила она свои симпатии к Германии? Сколько раз она была там за все эти годы?
    Более серьезной является другая область: влияние на нее Распутина.
    Чем был для нее Распутин?
    Я посвятил много труда, чтобы данными следствия разрешить этот вопрос.
    Вряд ли можно отрицать, что счастье человеческой пары, связанной чувством взаимной любви в браке, мыслимо только тогда, когда она рождает детей. Императрица имела детей, но она прошла длинную полосу жизни, причинившую ей больше огорчений, чем всякой другой женщине, лишенной ее положения. Она была нежная мать. Но нет сомнений, что она была гораздо больше Императрица, чем мать. Несмотря на то, что ее сын, которого она так безумно любила, был болен 26 апреля 1918 года, как никогда ранее, она оставила его и уехала с Императором, так как думала, что его увозят с политическими целями.
    При властности ее характера нет сомнений, что ее преследовало желание иметь рожденного ею Наследника Престола. Судьба долго была немилостива к ней. И эти годы супружеской жизни, представлявшие очередные этапы надежд и горьких разочарований, были безусловно роковыми для ее нервной системы.
    Наконец родился сын. Достигнут был венец желаний. Но какой же был удар для Императрицы, когда она узнала, что ее сын — гемофилик!..
Эта болезнь, почти неизвестная у нас в России, очень известна некоторым кантонам Швейцарии: там от нее вымирают деревни.
    В роду Императрицы от нее погибли ее дядя, ее брат и ее два племянника. Сердце матери должно было страдать от материнской жалости к ребенку. Но она должна была вдвойне страдать от сознания, что это она, которая так хотела его, с таким напряжением ждала, причина его страданий, так как это она передала ему ужасную болезнь.
    Ребенок был очень подвижен, очень резв. Какой бы ни был за ним надзор, нельзя было заранее рассчитать и предусмотреть каждый его шаг. Но то, что без всяких последствий проходило каждому здоровому ребенку, ежеминутно могло убить его. Малейшая неосторожность, ничтожный ушиб, незначительная травма — и он может погибнуть; он — столь долгожданный, так ей необходимый, единственный!..
    Во что превратилась жизнь Императрицы после рождения сына?       

    Конечно, все это существовало до рождения сына. После же его рождения ее истерия стала выпуклым фактом.
    Аномальное сознание своего "я", навязчивость идей, чрезмерное волевое напряжение, раздражительность, частая смена настроений, нетерпимость к чужому мнению — все это было налицо.
    Ее камер-юнгфера Занотти показывает: "С Государыней я прожила всю мою жизнь. Я ее хорошо знаю, люблю. Мне кажется, что Государыня в последнее время была больна... Государыня была больна, как мне кажется, истерией. Она в последние годы была не такая, какой она была раньше... Чем именно питалась истеричность Императрицы, я не могу Вам сказать. Может быть, у нее была какая-либо женская болезнь. Что-то такое у нее было в этом отношении. Об этом могли бы сказать доктора Драницин и Фишер, лечившие Императрицу. Несколько лет тому назад Императрица, жаловавшаяся на сердце, была в Наугейме и обращалась к врачу Гротте. Гротте не нашел у нее сердечной болезни. Как мне кажется, он нашел у нее нервные страдания и требовал совершенно иного режима. То же самое находил потом у Ее Величества и Фишер. Он даже делал тайный доклад Императору по поводу болезни Императрицы. Фишер предсказал с буквальной точностью то, что потом стало делаться с Государыней. Именно он указывал на лечение не сердца, которое, очевидно, было здорово у нее, а ее нервной системы. Но Императрица узнала о таком докладе Фишера. Он был устранен и призван Боткин. Это было желание и ее, и Вырубовой. Боткин и стал ее врачом. Императрица и стала жить так, как, собственно, ей не следовало бы жить, а как ей хотелось. Сердце ее было, вероятно, здорово. Наблюдая ее, я удивлялась одному: находится она среди людей ей приятных, она делает положительно все и совершенно не чувствует болезни сердца; не нравится ей обстановка данной минуты, не по ней что-нибудь говорится, делается, она начинает жаловаться на сердце. Считая сердце больным, она довольно значительную часть дня лежала. Я бы сказала, что в последнее время она большую часть дня проводила в лежании, считая сердце больным. На опасные последствия этого и указывал именно Фишер...     Она была в последние годы нетерпимой к чужому мнению, которое было несогласно с ее мнением. Таких мнений, которые были не согласны с ее взглядами, она не выносила. Ей было очень неприятно слушать такие мнения... Вообще я скажу, что в последние годы свое "я" она чувствовала непогрешимым, обязательным для всех. Кто не согласны были с ее "я", должны были удаляться от нее".

    Случилось самое опасное: Императрица не подчинилась авторитету науки и в своей болезненной самоуверенности вздумала подчинить авторитет науки своей больной воле. Я отдаю должное доктору Евгению Сергеевичу Боткину. Джентльменски благородный, он доказал свою глубокую преданность царской семье своей смертью. Но я не могу не признать, что он не обладал ни достаточной волей, ни достаточным авторитетом, чтобы взять в свои руки больного человека. Не врач победил его, а наоборот: этот больной человек победил врача. Сама судьба не благоприятствовала Государыне. Отдав всего себя царской семье, Боткин нажил драму в своей личной семье и оказался одинок. Страдая, он нашел себе облегчение в личности Императрицы, пробудившей в нем религиозное настроение.
    В конце концов вынужден был признать правду и Боткин. В период царскосельского заключения он вышел однажды из комнаты Императрицы в сильно подавленном состоянии и пришел в комнату Жильяра. Тот спросил его, что с ним. Боткин не отвечал, задумался, а затем сказал вслух: "Теперь я, как врач, не могу считать Ее Величество вполне нормальной".
    Отход людей, душевная пустота — неизбежные последствия болезненных переживаний Императрицы. Так это и было. Семья, где ей принадлежала руководящая роль, замкнулась в сфере узких семейных интересов, уйдя в последнее время даже от родственных отношений.
    Многие свидетели, не задумываясь над тем, что они видели, говорят, что семья давала взаимное полное удовлетворение друг Другу. Я не верю в это и думаю, что такая удовлетворенность была мнимой и менее всего она была характерна для Императрицы.
    Ее мятежная душа, мужской склад ее ума вряд ли могли позволить ей удовлетворяться полностью жизнью семьи. С самых ранних лет своей жизни она была религиозна. Я не знаю, где был скрыт этот источник ее души. Быть может, потеря матери, когда она осталась совсем маленьким ребенком, надломила ее душу. Но мистически она была настроена давно. Мало-помалу, постепенно она вся ушла в эту область, и здесь, в одиночестве души, она стала видеть весь смысл жизни, строя на началах религии все свои принципы.
    Этими настроениями она заражала других. Их не избежал прежде всего сам Государь. Свидетели подметили это и говорят, что его религиозное настроение стало гораздо более заметно в последние годы, чем раньше.
    Я уже говорил про Боткина. Но наиболее характерно это явление у Гендриковой.
    Потеряв мать, молодая девушка беседует в своем дневнике с душой покойной и говорит себе самой от ее имени: "Ты видишь, как ты боялась этого ужасного следования за моим гробом, и я облегчила тебе это, я дала тебе почувствовать (то, о чем ты молилась), что я с тобою, и душу твою наполнил такой мир, что ты можешь только благодарить меня и говорить, что то, что ты чувствуешь, слишком хорошо и свято, что ты этого даже недостойна. Так же, как и в минуту моей смерти, когда ты почувствовала, будто я на минуту подняла тебя от земли с собою и дала тебе ощутить хоть малую долю того блаженства, которого я достигла (всего достигнуть мы, оставшиеся на земле, не в силах, этот свет бы нас ослепил). Но всегда нельзя испытывать эти блаженные чувства".
    Графиня вверяет дневнику свои мысли и чувства после смерти ее матери. "...И я почувствовала, что надо ей улыбнуться, а не плакать, чтобы не препятствовать душе ее вернуться туда, куда она давно стремилась... Радость моя, помоги мне не чувствовать такое равнодушие к окружающей жизни, внеси в душу мою твою любовь ко всем. И избави меня от раздражения, научи меня совершенствоваться, чтобы приблизиться к Богу и к тебе".
    Сравнивая этот дневник графини с письмами к ней Императрицы, я вижу в нем не графиню Гендрикову, а Государыню Императрицу Александру Федоровну: это не только ее мысли, но и ее слова, ее выражения.
Сюда, конечно, к религии, обратилась она, когда поняла, что жизнь ее надломлена, что ее сын гемофилик.
    Наука облегчала страдания мальчика, но она не могла устранить их и избавить ее самое от вечного напряжения страха: увидеть сына внезапно мертвым.
    Она обратилась к Богу и стала искать в молитве то, чего не давала наука. О чем могла молиться она? Ее экзальтированная вера, порывистая властность ее натуры, любовь к сыну — все заставляло ее молить у Бога исцеления ему, полного излечения.
    Ее молитва не дала этого. Продолжалась его болезнь и опасные кризисы. Продолжались и ее мучения. Я не знаю, к чему пришел бы другой человек в ее положении. Быть может, в гордыне души своей он пришел бы к неверию.     Она не пришла к этому. Ее искренняя вера и ее созерцательно- рассуждающий ум повели ее по иному пути: я недостойна милости Бога. По моей молитве Он не хочет мне дать свою благодать и исцелить моего сына.
    Она стала искать человека, который вымолил бы спасение ее сыну. Куда она могла обратиться, цепляясь за эту мысль, ставшую для нее основной? Только среда простого народа, безыскусственно живущего верой, могла создать нужного ей человека.
    Она и дала ей его. Это был мужик из Сибири Григорий Распутин.
    В один из наиболее опасных кризисов болезни Наследника, когда его жизнь была на волоске, Распутин был приглашен к его постели молиться о его спасении. Распутин молился. Наследнику стало лучше. Он поправился.
Человек, в котором так нуждалась Императрица, был найден.
    Свидетели показывают:
    Теглева: "Она много молилась и была очень религиозна. Я не видела никогда столь религиозного человека. Она искренне верила, что молитвой можно достичь всего. Вот, как мне кажется, на этой почве и появился во дворце Распутин. Она верила, что его молитвы облегчают болезнь Алексея Николаевича".
    Гиббс: "Государыня верила в его (Распутина) праведность, в его душевные силы, что его молитва помогает".
    Занотти: "Всегда она была религиозной... Мало-помалу она из религиозной превратилась в фанатичку. Религия для нее в последние годы была все. Она очень любила молитву и богослужения, но обрядность самая ее не захватывала всю. Она отдавалась религии умом... На все вещи она мало-помалу стала смотреть именно с точки зрения религиозной. Только так она и смотрела на все: грех или не грех. Она не рассматривала вопроса с точки зрения жизненной, а исключительно с точки зрения религиозной... На этой почве ее религиозного фанатизма и существовал Распутин... Она твердо верила, что Распутин имеет особый дар — дар молитвы, что Распутин может молиться и молитвой своей может достигнуть таких результатов, которые желательны. Облегчения болезни Алексея Николаевича она приписывала исключительно молитве Распутина".

     Жильяр: "Мои многолетние наблюдения и попытки объяснить причину его (Распутина) значения у них довели меня до полного убеждения, которое мне кажется истиной или очень близким к истине, что его присутствие во дворце тесно было связано с болезнью Алексея Николаевича. Узнав его болезнь, я понял тогда силу этого человека. Когда мать поняла, что ее единственный, ее любимый сын страдает такой страшной болезнью (гемофилия), которую передала ему она, от которой умерли ее дядя, ее брат, ее два племянника, зная, что не будет ему помощи от человека, от науки, она обратилась к Богу.  Она отлично знала, что смерть может наступить от этой болезни каждую минуту, при малейшей неосторожности Алексея... Мне кажется, что ее религия не дала ей того, чего она ожидала: кризисы с ним продолжались, грозя ему смертью. Чуда, которого она так ждала, все еще не было. Когда ее познакомили с Распутиным, она была убеждена им, что, если она обратится к нему во время болезни Алексея Николаевича, он "сам" будет молиться и Бог услышит его молитву. Она должна верить в его молитву, и, пока он, Распутин, будет жив, сын будет жив. Алексею Николаевичу как будто стало лучше. Называйте это как хотите: совпадением ли, но факты общения с Распутиным и облегчение болезни Алексея Николаевича совпадали. Она поверила. Ей и не оставалось ничего более. В этом она нашла себе самой успокоение.
    Она была убеждена, что Распутин есть посредник между ею и Богом, потому что одной ее молитва не дала ей облегчения. Они смотрели на Распутина как на полусвятого. Я могу отметить такой факт. Я с ними жил четыре года. Они меня любили. И никогда, ни одного раза они не сказали со мной ни одного слова про Распутина. Я ясно понимал: они боялись, что я, как кальвинист, не пойму их отношения к Распутину".
    Если вдуматься в этот сложный клубок переживаний Императрицы, слушая показания многолетних очевидцев ее настроений до рождения сына и после рождения, делается ясным, что с болезнью сына она зашла в тупик переживаний. Ее больной, истеричной душе нужен был покой. Кто же мог дать ей его? Наука? Она не могла обещать ей жизни сына. Наоборот, при каждом кризисе она только подчеркивала опасность, создавая для матери чувство вечного напряженного страха. Этот свой покой она нашла в лице Распутина, ибо он мог обещать ей и действительно обещал жизнь сына, пока жив он сам.
    Для Государыни Императрицы Александры Федоровны Григорий Распутин был психологической неизбежностью. 

Отрывок публикуется по изд.: Соколов Н. А. "Убийство Царской Семьи", 1991 г., изд-во "Советский писатель".

Использованы материалы сайта http://www.alexis-romanov.narod.ru.